“Поэзия / Russian poetry”



Игорь-Северянинсборник “Поэзия / Russian poetry”

Падучая стремнина

Игорь-Северянин

 

(...) Итак, мы жили в Гатчине — я, мама
И старая прислуга, пятьдесят
Лет жившая у нас. Ее, ребенком
Лет девяти, не больше, взяли в дом.
Я Гатчину люблю: ее озера —
Серебряное, с чем тебя сравнить? —
И Приорат, и ферма, и зверинец,
И царский парк, где «Павильон Венеры»,
Не нравиться не могут тем, кто любит
Действительно природу, но, конечно,
Окрестности ее, примерно Пудость,
Где водяная мельница и парк
С охотничьим дворцом эпохи Павла,
Гораздо ближе сердцу моему.
Но эту местность я узнал позднее,
Спустя почти что год. Другое лето
Я проводил, само собой понятно,
Уже на мельнице. Однако, это
Я расскажу впоследствии. Тоска,
Терзавшая меня, в связи с Цусимой,
Мне не давала наслаждаться летом,
И даже парк мне был тогда не в парк.
Мы в Петербург уехали в июле,
Ни с кем знакомства не приобретя,
И если позабыть о Тимофее,
О старом дачном дворнике, пожалуй,
И вспомнить это лето будет нечем.

Но Тимофея позабыть нельзя. И я
сейчас вам объясню причину: Я, как-то,
разговария с ним, Обмолвился о
скуке. Пригласил он Меня к себе. Я, с
детства демократ, Зашел к нему
однажды. Проболтали До позднего мы
вечера. В беседе Бутылку водки
выпили. Со Златой, Своею дочерью, он
познакомил. Ей тоже восемнадцать лет.
Блондинка, Высокий рост, и чудный
цвет лица. Она вернулась вечером с
работы И, поклонясь слегка, прошла в
каморку К себе. Я мельком на нее
взглянул, Но все же различить успел и
свежесть Ее лица, и красоту походки, И
общее изящество. Не странно ль, Но
сразу я почувствовал влеченье К той
девушке. Я больше не встречал Ее ни
разу в это лето. Вскоре Уехали мы в город.



В СЕНТЯБРЕ

В осенний парк поэта потянуло, И я
поехал в Гатчину. Весь день Я
пробродил в безлюдном Приорате, А к
вечеру зашел и к старику, К отцу
красивой дочери. Приветлив Он был со
мной и чаем угостил. И в этот раз мы
выпили изрядно Убийственно-
живительного зелья. Я вскольз
спросил о Злате, но она Уже месяц, как уехала
работать, И в Петербурге у портнихи
модной, Вблизи Стремянной улицы,
жила. Ее же сестры — Маша, Анна,
Лиза И Феня — находились при отце.
Две первые, замужем, имели Уже детей
по два—четыре года, И красотой
совсем не отличались, Но Лиза, младше
Златы, миловидный Утонченный и
хрупкий был ребенок, Которому
двенадцатый шел год. И крошка Феня,
шустрая резвунья,
Была мила; ей было только семь.
Два месяца прошло. Настала
Зима, — мне захотелось в зимний парк.
Ах, Гатчина, излюбленное место
Моих прогулок на норвежских лыжах,
«Музей моей весны», как я однажды
Назвал тебя в одной поэме, много
Ты говоришь душе моей и сердцу!
Люблю благоговейно повторять
Упругое и звучное названье.
Ах, Гатчина, какая ты теперь?
Боюсь подумать. Скройся злободневность,
Минувшего собой не оскверняй!
И в этот раз зашел я к Тимофею
Из парка отдохнуть и посидеть,
Зашел к нему и в полдень отогреться:
Мороз трещал румяно на дворе.
Все были дома: было воскресенье,
И, как приятный для меня сюрприз,
Приехала из Петербурга Злата.
Одетая со вкусом, очень просто,
Она играла с маленькою Феней
И весело шутила. Я, любуясь,
Невольно засмотрелся на нее.
Она мгновенно взгляд мой уловила.
Слегка смутилась, волоса оправив,
И скромно села к чайному столу.
Я после чая предложил ей вместе
Со мною в парк пройтись; она охотно,
Без всякого ломанья, согласилась,
И, говоря вполне непринужденно,
Мы с ней пошли, так молодо смеясь.
О, белый снег, холодный и пушистый!
О, старый парк, дремотный и тенистый!
О, первая священная любовь! (...)

На дачу переехав, первым делом, Я начал
строить небольшую лодку По
собственному плану. Наш хозяин,
Крестьянин Александр Степаныч, плотник
Был превосходный. Через две недели Она
была уже совсем готова. С каютой
парусиновой и с носом,
Остро и резко срезанным, похожа
Была своей конструкцией на крейсер.
Я дал названье ей — «Принцесса Греза».
Она предназначалась мной для наших
Прогулок по Ижоре. Так для Златы
Был приготовлен маленький сюрприз.
Мне флаг она впоследствии в подарок
Андреевский, морской, своей работы,
Преподнесла, и я его хранил
До своего отъезда из России.
Белеет ночь изысканно — больная,
Мистическая, призрачная ночь.
Вздыхает Май, невидимый для глаза,
И отдыхает, лежа, перед дальним
Путем на юг до будущей весны.
Июнь во всем: и в шепоте дремотном
Зеленых струй форелевой реки,
И в золотисто-желтых ненюфарах,
И в еле уловимых тайных горах
Пьянительного воздуха ночного,
И в поволоке ненаглядных глаз.
Она поет вполголоса, склоняя
Свое лицо к волне, то сразу резко
Ко мне свои протянутые руки
И прижимает к пламенной груди
Меня, в уста целуя бесконечно,
То шепчет еле слышно, с тихой грустью,
Исполнена мучительных предчувствий:
«О, неужели можем мы расстаться
Когда-нибудь?» — и горько, горько плачет.
Вдали дворец нахмурен обветшалый,
И парк, — из кедров, лиственниц и пихт, —
На берегу реки затих. Он грезит
Пирами императора, когда
Безумствовал державный неврастеник
В тени его приманчивых ветвей.
Как говорит преданье, Павел Первый
В болезненных неистовствах был страшен
И убивал опальных царедворцев
Во время вспышек злой неврастении.
И знает кто? Быть может, эти вопли
Нетопырей, летающих над речкой,
Невинно-убиенных голоса?

Шумит, шумит падучая стремнина,
Бежит, бежит зеленая волна,
Из-под плотины с брызгами и пеной
Река кристально-чистая течет.
Стремительным течением влекома,
К водовороту льнет «Принцесса Греза».
Задержана умелою рукою,
Как перышко, отпрядывает вспять.
Прозрачно дно реки. Бесшумной стрелкой
То там, то здесь, фунтовые форели
Скользят в воде, и сердце рыболова
В томленьи сладком томно замирает.
Ночь белая, форели, зелень струек.
И веяние невидимых жасминов,
И лирикой насыщенные речи, —
Как обоятельна на этом фоне
Неповторимая вовеки Злата! (...)

 




© 2007-2010 Поэтический сборник “Поэзия / Russian poetry”